До прихода славян на территорию будущей Москвы (и шире – Подмосковья) эти земли были заселены балто- и финноязычными племенами – летописными голядью и мерей соответственно. Славяне проникают сюда начиная с X в.: со стороны Верхней Волги – кривичи (возможно, и какие-то группы новгородских словен), со стороны Оки – вятичи. В XI–XII вв. к ним добавляются переселенцы из Руси – Киевщины, Черниговщины, Переяславщины, в первую очередь – северяне [об археологических свидетельствах см.: Арциховский, 1930; Седов, 1974; Рябинин, 1994; о топонимических: Топоров, 1972; Матвеев, 1998; Шилов, 2001, 2002].
Естественно, население это было языческим. В массе своей оно долго оставалось таковым и после официального крещения Руси. Б. А. Рыбаков писал, что во второй половине XII в. наблюдается возрождение язычества в городах и в княжеско-боярских кругах. По его наблюдениям, с XII по XIV вв., когда Русь испытывала сильный этнический кризис, языческие верования теснили христианство по всей стране [см.: Рыбаков, 1988, 688, 774]. Более того, еще в начале XV в. посетивший Москву кардинал Д’Эли писал: «Русские в такой степени сблизили свое христианство с язычеством, что трудно было бы сказать, что преобладало в образовавшейся смеси: христианство ли, принявшее в себя языческие начала, или язычество, поглотившее христианское вероучение» [цит. по: Замалеев, Овчинникова, 1991, 18–19]. Язычество на Руси, уйдя из сферы идеологической, в бытовой сфере продолжало существовать и далее. Недаром церковь на Стоглавом Соборе (1551 г.) принимала специальные постановления против языческих праздников и обрядов [см.: Стоглав, 1862].
Конечно, поскольку с конца X в. православие стало на Руси официальной религией, церковная и светская власти систематически и неуклонно искореняли материальные атрибуты языческих культов. «Храмы идольскыя и требища всюду раскопа и посече и идолы съкрушил» (Память и похвала мниха Владимиру) [Краткие сообщения..., 1963].
При этом, как правило, на местах языческих святилищ ставились церкви: «повеле (Владимир Святославович. – А. Ш.) рубити церкви и поставляти на местом иде же стояху кумири» [ПСРЛ, 1, стб. 118].
Однако в народной памяти долго держались названия мест, связанных с языческими праздниками, обрядами, объектами поклонения. Многие из них закрепились в топонимии и тем самым дожили до наших дней (см., например, на материале Русского Севера: [Березович, 2000, 199 и след.; Летова, 1982; Кузнецов, 1999]). Не могли ли остаться подобные следы и в Москве? Насколько известно автору, подобных исследований до сих пор не проводилось, если не считать неудачную, на наш взгляд, попытку толкования в «языческом духе» названия Чертолье [см.: Рабинович, 1989].
Ниже мы излагаем свои соображения по поводу ряда названий на территории современной Москвы, которые могут считаться свидетельствами ее языческого прошлого (как славянского, так и неславянского, в нашем случае – мерянского): это наименования кладбищ-святилищ, культовых объектов, мест проведения языческих празднеств.
Коломенское, Коломенки
1. Село Коломенское на юге Москвы (в состав города вошло в 1960 г.; ныне историко-архитектурный заповедник). Рядом находится Дьяково (Чёртово) городище со следами поселения и захоронений древнефинских племен (предков летописной мери). Известно с 1336 г. как село Коломнинское, завещанное Иваном Калитой сыну Андрею [см.: ДДГ, 8–9].
2. Два села Коломенских, известных по тому же документу 1336 г. (завещаны княгине Ульяне). Эти села находились относительно недалеко друг от друга, но все же в разных местах – на разных речках Коломенках. Согласно плану Московского уезда 1794 г., Коломенками называли как верховье реки Граворонки (Нищенки) – левого притока Москвы-реки, так и ее левый приток, протекающий через пруд Садки [см.: Чернов, 1997, 77]. Одно из сел упоминается в 1408 г. как село на Коломенках (там располагались войска Едигея) [ПСРЛ, 15 (1), стб. 183]. С 1543 г. оно известно как деревня Граворонова на Перерве на Коломенке [см.: Чернов, 1997, 77] (Грайвороновская улица и проезды на юго-востоке Москвы в районе Текстильщики). Второе село известно с XVI в. как Карачарово. Центр села определяется положением церкви
Живоначальной Троицы «в селе Карачарове на речке Коломенке» (Рязанский пр-т, 3) [см.: Паламарчук, 1995, 4, 197].
А. Л. ШИЛОВ
54
Этимология и семантика подобных топонимов убедительно выявлены в работах А. И. Попова [1948] и И. Г. Добродомова [1993]. Ареал названий Коломенское, Коломна, Коломно, Коломенка, Коломино, Колмово, Коломец, Коломища1 – это Русский Север от Оки на юге до Невы и Свири на севере, т. е. территория расселения древних финских племен – мери, мещеры, веси, води, чуди. Множество названий приурочено к курганным могильникам «чудских» племен2, поэтому они обоснованно были сопоставлены с финской основой kalm-: фин., карел. kalma, эст. kalm, вепс. koum, морд. калма, калмо ‘могила’, фин., карел. kalmisto, эст. kalmistu, вепс. koumišt, kaamišt ‘кладбище’ и т. п. [подробнее см.: SKES, 150–151, 239]. Ср. также топонимы прибалтийско-финского (Kalmasaari, Kalmaniemi) и мордовского (Калмалей, Калмокужи) происхождения.
Морфологический облик приведенных «московских» названий говорит о том, что в массе своей это древнерусские топонимы, производные от полногласной основы *колом- (заимствованной из финских языков – существующих ныне или вымерших). О реальности такого заимствования свидетельствует др.-рус. коломище ‘чудское (курганное) кладбище’ в грамоте 1534 г. новгородского архиепископа Макария в Водскую пятину об искоренении языческих требищ и обрядов: «Мертвых деи своихъ они кладут въ с±лахъ по курганомъ и по коломищемъ съ теми же арбуи (языческими жрецами. – А. Ш.) ... а умершихъ бы в с±лахъ по курганомъ и по коломищемъ не клали, а возили бъ вс±хъ умерших похоронити къ церквамъ на погосты» [ДАИ, 28–29].
Основа *колом- отражена в рус. диал. коломки ‘деревенское кладбище без церкви’ (Ямбург, Петербургская губ.) [СРНГ, 14, 170]. С. А. Мызников приводит новг. коломище ‘центральная часть села’ (в центре села часто находилась церковь с кладбищем, что могло послужить основой для метонимического переноса), ‘холмистые, гористые места’ (здесь явно отразилась память об исходном значении слова – ‘курган’), а также каломище (Петербургская губ., 1899 г.) в контексте: «Среди местных названий курганов особенно употребительны сопка, каломище, старая куча» [см.: Мызников, 2004, 140–141].
Нам представляется, что коломище (равно как и коломки) является не прямым заимствованием приб.-фин. kalmisto [ср.: Добродомов, 1993, 65], а собственно русским дериватом первоначального *коломя (gen. коломен-) < kalma. С точки зрения фонетики ср. сев. (Карелия, Новгородская обл.) соломя ‘пролив’ (< приб.-фин. salma), соломенный ‘проточный’ (Торопецкий уезд Псковской губ.) [см.: Мызников, 2004, 53] и карельские топонимы Соломенное, Соломенский погост.
Итак, можно полагать, что на территории бывших сел Карачарово и Гравороново на Коломенках – находились мерянские курганные могильники (как это доподлинно известно для Коломенского). Заметим, что «коломища» мери были, возможно, не просто могильниками, но и культовыми местами. Ср. вепс. koumišt ‘священное кладбище, где похоронены предки – покровители рода’. После праздничного выгона скота
Древнейшее упоминание подобного названия находим в берестяной грамоте No 30 из Старой Руссы
1 (последняя четверть XII в.): «Селе ти есмо Коломене на лодию» [НГБ, 2004, 114]. Здесь имеется в виду сельцо на р. Пола.
Автор сам видел курганную группу (по сообщению археолога А. Н. Башенькина – «чудские» могильники VII–VIII вв.) в урочище Коломино на р. Кобожа (Вологодская обл.)
(в Егорьев день) вепсы шли к священному месту Koumišt – высокому холму с группой деревьев. Здесь происходили обрядовые угощения предков и произносились моления с просьбой о даровании различных благ. Подобные ритуалы существовали и у финнов, и у карел, и у пермских и волжских финнов [см.: Винокурова, 1994, 73, 91].
Могильцы
В Москве были известны два урочища с таким названием:
а) в районе пересечения Тверской-Ямской и Васильевской улиц, где стояла церковь Василия Кесарийского, разрушенная в 1935 г. [см.: Паламарчук, 3, 391]. Впервые это название фиксируется в отводной грамоте Ивана III на с. Сущево (1504 г.): «да через ту Юрьевскую улицу (ныне Большая Дмитровка. – А. Ш.) тем же Рождественским переулком до лавок до хлебных, что стоят на той улице, что идет улица от города мимо Василей Святый на Могилицах» [СГГД, 1, 349];
б) местность в районе Большого и Малого Могильцевских переулков – между Сивцевым Вражком и Остоженкой. Имя местности служило различительным признаком в названии церкви Успения Пресвятой Богородицы что на Могильцах [см.: Паламарчук, 2, 326]. Церковь впервые упоминается под 1560 г.: «погоре... по Пречистую Богоматерь на Могилицах» [ПСРЛ, 13, 328]. Находится она на стыке Большого Могильцевс-
кого и Пречистенского (первоначально – Мертвого) переулков.
В древнерусском языке слово могила (и его производные) означало ‘холм, могильная насыпь, курган, сопка, яма для погребения’ [Мурзаев, 2, 47–48]. Так, Черная Могила под Черниговом (упоминается в летописи под 1147 г. [ПСРЛ, 2, стб. 391]) оказалась курганным могильником со скандинавским характером погребения. В Подмосковье множество домонгольских погребальных памятников местное население называет французскими и литовскими могилами [см.: Бойцов, 1997, 53]. На Русском Севере известны легенды о панских или чудских могилах, ср. ур. Могильники рядом с бол. Панское в Каргопольском районе Архангельской области: «там холмы такие – говорили, что паны похоронены» [см.: Березович, 2000, 467] (см. ниже Паны).
Приведем также название Великая Могила, обозначающее комплекс из шести вятичских курганных могильников в московском микрорайоне Митино [см.: Кренке, 1997, 44]. В свете этих данных весьма вероятно, что и Могильцы обязаны своим возникновением существовавшим поблизости курганным могильникам [об иных версиях см.:Улицы Москвы, 41].
Следует отметить, что северно-русские сопки – это не просто погребальные, но и в первую очередь сакральные сооружения (ср. сказанное выше относительно чудских «коломищ»), что связано с исключительно высоким социальным статусом немногочисленных лиц, в них погребенных [см.: Буров, 1997, 90]. Славянские сопки представляли собой места отправления языческих культов. В ряде случаев здесь обнаружены деревянные столбы – символизируя Мировое древо, они венчали насыпи; вблизи захоронений зафиксированы следы ритуальной деятельности (костров и жертвоприношений). В условиях христианизации сопки зачастую срывались и на их месте либо возникали христианские древнерусские могильники с погребениями по обряду ингумации, либо строились церкви или монастыри [см.: Кузьмин, 1995]. Таким образом, и московские Могильцы были скорее всего не только погребальными, но и культовыми славянскими языческими объектами.
А. Л. ШИЛОВ
56
Паны
Паны – местность в Замоскворечье, положение которой фиксируется церковью Марона Чудотворца, что в старых Панех на углу Мароновского и 1-го Бабьегородского переулков. Известна с 1642 г. как церковь Благовещения в Иноземной слободе (придел преп. Марона построен в 1727 г.) [см.: Паламарчук, 2, 290–291]. Название Паны впервые встречается в документе 1745 г.: «за Москвой-рекой в приходе церкви Благовещения пресвятые Богородицы что в Панех» [Памятники..., 1981, No 195].
Название обычно связывают с иноземной Панской слободой, где якобы были поселены пленные поляки [см., например: Паламарчук, 2, 591]. Иноземная слобода действительно существовала. Однако упоминается она под 1529 г. как Новая [ПСРЛ, 13, 46]. Согласно С. Герберштейну, Новая слобода за рекой была построена Василием III для своих телохранителей [см.: Герберштейн, 1988]. Гваньини добавляет к этому, что здесь селились приезжие иноземцы (см. ниже Наливки). Впоследствии (очевидно, при Иване IV. – А. Ш.) в слободе были поселены стрельцы и она стала называться Стрелецкой [см.: Фехнер, 1949]. Как видно, в документах говорится об иноземной слободе и немцах, шведах, но не о Панской слободе и не о поляках.
В свете сказанного имеет смысл обратить внимание на костр. паны, панки ‘курганы’ (судя по данным археологических раскопок – с мерянскими древностями) [см.: Ткаченко, 1985, 143] (ср. и название северного урочища Круглые Паны). В ряде местностей Русского Севера записаны предания о пребывании здесь «панов», как внешних врагов или древних жителей, предков, первопоселенцев. Ср. также Панское болото рядом с ур. Могильники в Каргопольском районе Архангельской области, ур. Пановий Городок в Вытегорском районе Вологодской области [Березович, 2000, 465, 467]).
В диалектах устойчивы выражения панские сопки, панские могилы, причем соответствующие объекты содержат предметы не Смутного времени, а гораздо более ранних эпох [примеры и литературу см. в: Шилов, 1997].
Для паны, панки ‘курганы, курганные могильники’ предлагалось два объяснения на финской почве. Ю. Мягистэ сопоставлял эти термины с фин., карел. panna, вепс. panda ‘класть’, вепс. mahapanend ‘похороны’ (буквально – ‘в землю положение’) [см.: Mägiste, 1966]. Возможна связь с общефин. *päN ä ‘вершина, голова, холм’, имеющим продолжения во всех языках финской группы [см.: Шилов, 1997].
Исходя из всего сказанного, мы полагаем, что местность Паны, Пане получила название благодаря былому наличию здесь могильного кургана, соседствующего с языческим святилищем (см. также следующее).
Бабий городок
Местность Бабий Городок известна с XVII в. Располагалась она в районе 1-го и 2-го Бабьегородских переулков, где ранее существовало Колычево село (известно с 1472 г.). Версии о происхождении названия, предлагавшиеся ранее [см.: Улицы Москвы, 20–21] малоубедительны.
В связи с соотнесенностью топообъектов Бабий Городок и Паны (см. выше) мы обратили внимание на слово баба в значении ‘чурбан, столб, изваяние’, каменная баба ‘языческий идол’. В Берендеевом болоте (Переславский р-н Ярославской обл.) известен Синий Камень (см.), он же – Каменная Баба (ибо напоминает фигуру человека). На Горбищевском урочище (с. Ильинское-Хованское Ивановской обл.) вблизи
ТОПОНИМИЧЕСКИЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА ЯЗЫЧЕСКОГО ПРОШЛОГО МОСКВЫ 57
курганов стояла Каменная Баба [см.: Альквист, 1995, 12]. Каменные бабы – это и статуи, воздвигавшиеся на половецких могилах.
Трактовка Бабьего Городка как места, где находились языческие идолы, позволяет непротиворечиво объяснить и второй компонент названия. На северно-русском материале Е. Л. Березович [2000, 465] отметила, что городок, городище у местного населения часто входит в ассоциативное поле «Следы древних поселений или укреплений». Рас-
пространенный мотив русских заговоров – упоминание культовой ограды, что соответствует оградам славянских святилищ – реальным или символическим. Обратим внимание и на древнерусские тексты XI в., например: «Уже не капища ограждаем, теперь Христовы церкви возводим» («Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона). О сакральной границе в виде частокола языческого святилища (идола) у волжских славян писал араб Ибн-Фадлан (921 г.) [см.: Путешествие..., 79–80].
Археологи [см.: Русанова, 1997, 47–48] выделяют следующие признаки культовых сооружений языческих славян: расположение за пределами поселений, обычно на возвышенных местах (что отвечает положению Бабьего городка на второй пойменной террасе Москвы-реки. – А. Ш.), иногда около могильника; наличие культовых устройств – жертвенных ям и площадок, капищ и храмов, где стояли идолы («бабы». – А. Ш.); ограда вокруг изображений богов, отделявшая их от окружающего мира («городок». – А. Ш.); расположение поблизости священных колодцев, целебных источников («наливки»? – А. Ш.).
Общинные культовые центры – городища-святилища – существовали у славян до XI–XIII вв. В некоторых общинах вместо городищ-святилищ культовую функцию выполняли городища-убежища, где во время опасности население искало защиты не только за оборонительными стенами, но и обращаясь за помощью к своим богам и предкам.
Не отсюда ли версия В. Н. Татищева об обороняющихся от татар бабах, связанная, видимо, с нашествием Тохтамыша 1382 г.?
Таким образом, у нас есть определенные основания (косвенно подкрепленные наличием здесь позднее Иноземной слободы) связывать комплекс названий Паны – Бабий Городок – ? Наливки (см.) с объектами древних славянских языческих культов.
Проклятое место
Сейчас Ручьи Проклятого места – это овражно-балочная система на правобережье Москвы-реки в Кунцевском лесопарке. По данным И. Забелина, Проклятым местом (оно же Городок) местные жители называли остатки древнего городища V в. до н. э. – IX в. н. э., соседствующего с могильником [см.: Забелин, 1873] (позднее на дьяковском Кунцевском городище существовало древнерусское поселение [см.: Кренке, 1997, 40]). По преданию, здесь во время богослужения из-за оползня ушла под землю церковь с людьми (в 1638 г. упоминается «место церковное что на Городище») [см.: Улицы Москвы, 147].
Синий камень
Это название камня в ур. Лесок зафиксировано в бывшей деревне Строгино на северо-западе Москвы [см.: Широкова, 1997, 155] (4 км от Великой Могилы).
Надежно установлено, что названия Синий Камень служат русскими индикаторами мерянских культовых объектов [см.: Альквист, 1995; Матвеев, 1998], причем их сакральность осознается и русским населением [см.: Березович, 2000, 437–438]. Подобные названия известны в Архангельской, Вологодской, Костромской, Ярославской, Ивановской, Владимирской, Тверской и Московской областях [см.: Матвеев, 1998; Альквист, 1995; Шилов, 2001; Маланин, 2001, 2004а, 2004б]. Многие из известных Синих Камней являются так называемыми чашечниками, т. е. имеют искусственные (или доработанные естественные) углубления на верхней поверхности, в которых скапливается дождевая вода, считающаяся целебной [см.: Маланин, 1990]. К ним относится и Синий Камень в Строгине [см.: Маланин, 2004б]. Материалы по мифологии финно-угров позволяют предполагать, что культовые синие камни-чашечники символизируют место (точку) перехода душ умерших в страну мертвых. В Финляндии приношения подобным камням рассматриваются как жертвоприношения умершим, подземным духам, духам-покровителям [см.: Буров, 1997, 87–88].
Заметим, что далеко не все Синие Камни имеют синий цвет – напротив, таких меньшинство [см.: Альквист, 1995; Маланин, 2004а]. В связи с этим возникает вопрос: не является ли русское название сакральных камней народно-этимологическим переосмыслением их мерянского названия? Ср., например, мар. sindža, удм. śiń, коми sin
‘глаз’ [SKES, 1027]. Это, естественно, не более чем гипотеза, но, если она подтвердится, возникнет другой вопрос: не связаны ли с былым существованием мерянских «глазовиков» (Синих Камней) названия московских речек: Синичка – левый пр. Яузы, Синичка (Кипятка) – правый пр. Сетуни, Синичка (Напрудная) – левый пр. Неглиняой, Синичка (Пресня) – левый пр. Москвы-реки.
Болвановка (Болванка, Болвановье)
Таких названий в Москве было известно два – в Замоскворечье и на Таганке.
Положение замоскворецкой Болвановки сейчас фиксируют переулки 6-й Монетчиковский (до 1930 г. – Малый Болвановский), 1-й и 2-й Новокузнецкие (до 1954 г. – Большой и Малый Спасоболвановские). Существует доныне и церковь Спаса Преображения на Болвановке во 2-м Новокузнецком переулке, известная с 1465 г. Под 1490 г. Никоновская летопись называет местность Болваново за Москвою рекою. Летописное сообщение 1497 г. упоминает пункт на Спольи за Болвановемъ [ПСРЛ, 39, 171–172].
В некоторых летописях (например, в Никоновской [ПСРЛ, 11, 54]) под 1380 г. в числе дорог, по которым шли из Москвы полки против Мамая, значится Болвановская. О дороге на Рязань через Болвановье говорится и в документе 1521 г.
Часто указывалось, что при Иване IV Болвановка была местом поселения иноземных служилых людей. Во всяком случае, английский посланник Дж. Горсей сообщает: «Войско царя (во время Ливонской войны. – А. Ш.) продвинулось вглубь страны...
захватывая многих пленных... Среди пленных было 85 шотландских солдат... а также трое англичан. Я добился разрешения разместить их у Болвановки (в оригинале Bulvan. – А. Ш.) около Москвы» [Горсей].
Таганская Болвановка находилась примерно там, где теперь расположены Верхняя и Нижняя Радищевские улицы, до 1919 г. называвшиеся Верхняя и Нижняя Болвановские улицы. Верхняя (и бóльшая из них) улица именовалась подчас просто Болванка или Николоболвановская, а Нижняя – Николо-Болвановский переулок, по церкви Николая Чудотворца на Болвановке (стоит на углу Верхней и Нижней Радищевских улиц). Церковь документально известна с 1632 г. Но уже под 1547 г. Никоновская летопись сообщает о пожаре, который начался «за Яузою на Болвановье» [ПСРЛ, 13, 152]. Здесь так же, как и в замоскворецкой Болвановке, находилась иноземная слобода. Так, И. М. Снегирев указывает на старое немецкое кладбище в районе церкви Николы на Болвановке [см.: Снегирев, 169]. Г. Штаден (1560–1570-е гг.) пишет: «По другую сторону Яузы на Болванке (Bolwan, Bolwanne) живут все немецкие воинские люди, которыми Великий князь пользуется против крымского царя» [см.: Штаден, 67].
Изначально др.-рус. болванъ (бълванъ) обозначало статую, изваяние (чаще – деревянное) языческих божеств, идолов: «Михаило князь Черниговьскый со внуком своимъ Борисом поехаша в Татары и бывшим имъ в станех посла Батыи к Михаилу князю веля ему поклониться огневи и болваном ихъ. Михаило же князь не повинуся
веленью их но укори и и глухыя его кумиры» (1246 г.) [ПСРЛ, 1, стб. 471]. Эта традиция употребления слова болван сохранялась очень долго, ср. текст XVIII в.: «Иноверцы Березовской округи болванов имеют деревянных... Перед болванами приносят жертвы в лесах и домах» [Описания о жизни и упражении...].
Логично заключить, что и на московских Болвановках некогда располагались капища языческого населения – славянского или более раннего [о других версиях см.: Шилов, 2004].
Заметим еще, что таганская Болвановка (капище с идолами-болванами), возможно, входила в целый комплекс языческих объектов. Близ нее (у Берниковской набережной) в 1486 г. упоминается Городище – очевидно, то, что позднее было известно как Лыщиково городище [см.: Фехнер, 1949]. Само название Лыщиковой горы может быть искажением (возможно, сознательным) первоначального Лысая гора. Б. А. Рыбаков полагает, что Лысые горы на территории славянского расселения служили священными языческими центрами
с ярко выраженной мужской сущностью [см.: Рыбаков, 1988, 140–142].
Наливки
Наливки – урочище в Замоскворечье в районе современных 1-го и 2-го Спасо-наливковских переулков (об их названиях в разное время см.: [Улицы Москвы, 275]) между ул. Большая Якиманка и Большая Полянка. С 1642 г. здесь находилась Спасо-преображенская церковь, разрушенная в 1930 г. [см.: Романюк, 1992, 262]. Она носила народное название церковь Всемилостивого Спаса что в Наливках (1745 г.) [см.: Памятники..., 1981, No 198].
Наливки (Naliffky) известны по документам с 1560-х гг. как место расположения «немецкого» кладбища, где хоронили иноземцев западно-европейского происхождения [см.: Штаден, 117, 134]. На кладбище в Наливках найдено надгробие Каспара фон Эльферфельдта 1562 г. [см.: Чернов, 1997, 64]. Иноземная же слобода располагалась
к северо-западу от Наливок (см. выше Паны).
С язычеством название Наливки нам позволяет связать текст одного из постановлений Стоглавого Собора 1551 г.: «В первый понедельник после Петрова поста в рощи ходят и в наливки бесовские потехи деяти. Чтобы в рощи не ходили и в наливках бесовских потех не творили, понеже все то прелесть бесовская, а православным христианам не подобает тако творити» [Стоглав, 142; о других версиях см.: Улицы
Москвы, 275].
Заметим, что рощи («рощения») в летописях и иных документах регулярно указываются наряду со священными источниками как места языческих молений и празднеств: «и кождо своя норовы прияша по дьяволю оучению ови рощениемъ и кладезямъ и р±камъ жрях и не познаша Бога» (ПВЛ под 986 г.) [ПСРЛ, 1, стб. 91]. (О почитании
славянами-язычниками родников, священных рощ и отдельных деревьев см.: [Максимов, 1995, 426–429, 467–474]).
К сожалению, имеющиеся данные не позволяют уточнить семантику и соответственно этимологию слова наливки. Во-первых, напрашивается сопоставление с глаголами лить, наливать, т. е. наливки – это источники, родники (с особо вкусной или целебной водой). Во-вторых, можно предположить, что рощи и наливки вышеприведенного текста – это синонимы, ср. типологически сходное по курганам и коломищам в грамоте Макария (см. Коломенское). В многотомной «Истории Москвы» говорится (неизвестно на каких основаниях), что наливки – рощи среди полей. Это мнение разделяет С. К. Романюк: «Было бы вполне правдоподобно видеть эти самые наливки-рощи здесь, в Замоскворечье» [Романюк, 1992, 262], т. е. наливки рассматриваются как географический термин, не несущий культовой окраски. В связи с этим ср. морд. нал (мн. ч. налехть) ‘роща’.
Кукуй
Кукуй – историческая местность Москвы на правом берегу Яузы (до относительно недавнего времени существовал ручей Кукуй, протекавший вдоль Плетешковского и Большого Демидовского переулков и впадавший в Яузу близ Елизаветинского переулка). Для
жителей Москвы это название было синонимично названию Немецкая слобода.
Начало Немецкой слободе на Кукуе было положено во время Ливонской войны, в ходе которой была взята масса пленных. О существовании слободы в конце XVI в. документы свидетельствуют следующим образом. Брат датского короля Иоанн в Москве во время сватовства к дочери Годунова Аксинье заболел. «Королевич же и умре не крещонъ. Царь же Борисъ повел± его погрести по ихъ в±р±, и погребоша его въ слобод± въ Куку± у ропаты Немецкой» [ПСРЛ, 14]. Ср. также: «На севере [Москвы] живут немецкие стрелки и русские стрельцы» [Штаден, 87].
Слобода была сожжена поляками в 1610 г., но вскоре там вновь начали селиться «немцы», о чем свидетельствует документ 1638 г. [см.: Романюк, 2001, 403]. Официально Ново-Немецкая слобода, куда указом Алексея Михайловича были выселены все неправославные иноземцы (католики и лютеране), была образована в 1652 г.
Общепринятое объяснение названия Кукуй связывает его с диалектным географическим термином кукуй в значении ‘небольшой лесной остров, роща среди полей’ [см.: Смолицкая, Горбаневский, 1982, 38; Романюк, 2001, 405]. Это значение можно, конечно, принять для истолкования относительно поздних топонимов. Многие ойконимы Русского Севера объясняются из кокуй, кукуй ‘конец деревни, расположенный в сторонеот других; выселок’ [см.: Березович, 2000, 161; Матвеев, 143–144]; так же, вероятно, следует объяснять и название зеленоградской Кукуевки [см.: Улицы Москвы, 146]4.
О связи московского Кукуя с топонимами Русского Севера см.: [Снегирев, 1865, 164]. Э. М. Мурзаев приводит кокуй ‘поле; кладбище’ (Пермская обл.), ‘малоплодородный участок с песчаной почвой’ (Кировская обл.), ‘перелесок’ (центрально-черноземные обл.), ‘выселок’ (Забайкалье), кукуй ‘небольшая лесная роща; колок среди открытых степных ландшафтов’ [Мурзаев, 1, 290, 319].
Однако в случае с более ранними названиями дело обстоит, видимо, иначе. Вопервых, приведем рассказ Адама Олеария (первая треть XVII в.): «когда, бывало, жившие там (на Кукуе, т. е. в Немецкой слободе. – А. Ш.) жены немецких солдат увидят что-либо странное в проходящих случайно русских, то говорили обыкновенно между собою "Kuck, Kucke sie!” – "Глянь, глянь сюда!”. Что русские повернули в срамное слово... Немцы жаловались царским дьякам на позорное поношение, те хватали, кнутобойничали, но охальники не переводились» [см.: Романюк, 2001, 405].
Во-вторых, обратим внимание на характер ряда объектов, названных аналогично. Кукуй – самая высокая башня Новгородского кремля; деревня Горка-Кокуй в Никольском районе Вологодской области и Кокуй – народное название высокого обрывистого берега р. Миляш [Кузнецов, 1999, 91]; Кокуй – приток р. Серебрянка в бассейне р. Чусовая [Матвеев, 2000, 143–144]. Ср. также горки Kukoimägi, Kukazmägi, Кукуй, д. Кукой [Муллонен, 1994, 66–67].
Учитывая эти факты, обратимся к древнейшим значениям слова кукуй (кокуй) и происхождению его в русском языке.
Согласно М. Фасмеру, название Кокуй – Иванов день (Купала) пришло в русский язык из приб.-фин. *kokkoi, ср. kokko ‘праздничный костер; конусообразная куча’ [Фасмер, 2, 284]. Финские данные Фасмера далеко не полны, о чем ниже.
Купала (Кукуй) был, пожалуй, наиболее эротически окрашенным из всех русских языческих праздников: «Против праздника Рождества великого Ивана Предтечи в ночи и на самый праздник в весь день и нощь мужи и жены и дети в домех и по улицам обходя и по водам глумы творят всякими играми и всякими скоморошествы и песнями сатанискими и плясками гуслми и иными многими виды» [Стоглав, 390]. А вот свидетельство игумена Пимена (конец XVII в.): «Когда придет тот самый праздник, мало не весь град возьмется в бубны и соплы играти... и всякими непотребными играми сотанинскими, плесканием и плясанием услаждати. Женам и девкам всескверным – песни, хрептом их вихляние, ногам скакание и топтание, а мужам и отрокам – великое падение на женское и девичье шатание» [цит. по: Кузнецов, 1999, 47]. Любопытна и запись, сделанная Ричардом Джемсом в Холмогорах в 1619 г.: «Купальница – 23 июня, когда совершается большой крестный ход в честь Ивана Крестителя и бывает большое пьянство» [цит. по: Ларин, 2002, 306]. Заметим, что одним из непременных атрибутов праздника был костер, зажигавшийся на возвышенном месте, которое также называлось Кукуй (Кокуй).
Теперь приведем полные финские данные:
~ фин. kokko ‘конусовидный, конический предмет, куча, копна; костер под Иванов день; сторожевой костер’, карел. kokoi ‘высокий, конусообразный костер под Иванов день’ (> рус. кокуй ‘Иванов день’); ливв. kokku, люд. kokk, вепс. kok, манс. kok ‘penis’ [SKES, 209];
~ фин. kukku, карел. kukkura ‘конусовидная вершина, макушка’; вепс. *kuk ‘горка, холм’ [SKES, 232–233].
Финский материал указывает на первоначальное значение основы kuk-/kok- ‘(отдельное) возвышение’, из которого и развивается позднейший комплекс значений, объемлющий разные стороны одного языческого обряда: ‘(праздничный) конусовидный костер’; ‘Иванов день (Купала)’ – явно уже под русским влиянием; ‘penis’.
Надо полагать, что русские не «повернули чужую речь на срамное слово» (как полагал Олеарий), а прекрасно знали о том самом значении слова кукуй, которое было среди прочих присуще финским языкам. Здесь же заметим, что приведенное В. И. Далем «Вот тебе кукуй, с ним и ликуй!» скорее всего отражает не название женского головного убора, а то самое срамное слово.
Так или иначе, но весьма вероятно, что московский Кукуй был местом веселых языческих празднеств.
Итак, результаты наших поисков оказались небогаты: только 9 видов топонимов для 14 объектов. Но и эти сведения драгоценны – они свидетельствуют о духовной жизни населения начальной Москвы. Правда и то, что не все приводимые толкования названий бесспорны: к таковым мы уверенно относим лишь интерпретации топонимов Коломенское и Коломенки, Великая Могила, Болвановки и Синий Камень. Обратим, однако, внимание на то, что все приведенные названия (за исключением Синего Камня, Проклятого Места и тех, что связаны с курганными могильниками) приурочены к бывшим иноземным слободам. Едва ли это совпадение случайно. Вполне вероятно, что земли для колоний и кладбищ иноземцев, точнее – иноверцев (но не мусульман), сознательно выделялись на территориях, «оскверненных» былыми языческими капищами и местами языческих игрищ.
Альквист А. Синие камни, каменные бабы // Suomalais-ugrilaisen seuran Aikakauskirja. 1995, V. 81. S. 7–32.
Арциховский А. В. Курганы вятичей. М., 1930.
Березович Е. Л. Русская топонимия в этнолингвистическом аспекте. Екатеринбург, 2000.
Бойцов И. А. Реконструкция ландшафтов средневековой Москвы // Природа. 1997. No 4. С. 45–60.
Буров В. А. Образ мировой горы у новгородских кривичей и словен // Истоки русской культуры
(археология и лингвистика). Материалы по археологии России. Вып. 3. М., 1997. С. 87–98.
Винокурова И. Ю. Календарные обычаи, обряды и праздники вепсов (конец XIX – начало XX в.).
СПб., 1994.
Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988.
Горсей Д. Записки о России. XVI – начало XVII в. М., 1990.
ДАИ – Дополнения к актам историческим, собранным и изданным археографическою комиссиею. Т. 1.
СПб., 1846.
ДДГ – Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв. М.; Л., 1950.
Добродомов И. Г. Город Коломна (топонимический этюд с источниковедческими экскурсами) // Топо-
нимия России. М., 1993. С. 55–73.
Забелин И. Кунцево и древний Сетунский стан. М., 1873.
Замалеев А. Ф., Овчинникова Е. А. Еретики и ортодоксы. Очерки древнерусской духовности. Л., 1991.
Кренке Н. А. Москва от века к веку // Природа. 1997. No 4. С. 33–44.
Кузнецов А. В. Болванцы на Лысой горе. Вологда, 1999.
Кузьмин С. Л. Крещение и христианизация Новгородской земли: акт и процесс по данным археологии
// Церковная археология. Ч. 1. СПб.; Новгород, 1995.
Ларин Б. А. Три иностранных источника по разговорной речи Московской Руси XVI–XVII веков.
СПб., 2002.
Летова И. А. О следах языческих представлений в русской топонимии // Вопр. ономастики. Сверд-
ловск, 1982. С. 32–44.
Максимов С. В. Культ хлеба. Нечистая, неведомая и крестная сила. Смоленск, 1995.
Маланин И. Д. Следы языческих времен? // Атеистические чтения. Вып. 19. М., 1990. С. 12.
ТОПОНИМИЧЕСКИЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА ЯЗЫЧЕСКОГО ПРОШЛОГО МОСКВЫ 63
Маланин И. Д. Предварительная проверка некоторых историко-культурных камней в 1999–2000 гг.
// Географическое краеведение: (Материалы III Всерос. науч.-практ. конф.). Владимир, 2001.
С. 95–102.
Маланин И. Д. Материалы разведки Синих камней Подмосковья в 2003 году // Краеведение и регио-
новедение: Межвуз. сб. науч. тр. Ч. 1. Владимир, 2004а. С. 86–92.
Маланин И. Д. В Подмосковье обнаружены петроглифы! // Мир зазеркалья. М., 2004б. No 6. С. 12.
Матвеев А. К. Мерянская топонимия на Русском Севере – фантом или феномен? // Вопр. языкознания.
1998. No 5. С. 90–105.
Матвеев А. К. Географические названия Свердловской области. Екатеринбург, 2000.
Муллонен И. И. Очерки вепсской топонимии. СПб., 1994.
Мурзаев Э. М. Словарь народных географических терминов: В 2 т. 2-е изд. М., 1999.
Мызников С. А. Лексика финно-угорского прои |
