Боб Блэк
ПЕРВОБЫТНОЕ ИЗОБИЛИЕ
(послесловие к Салинсу)

Эссе Маршалла Салинса "Первое общество изобилия" написано человеком весьма эрудированным, и убеждает в основном силой двух примеров, рассмотренных детально: общества автралийских аборигенов и бушменов !Кунг.[!К и подобные буквы служат для обозначения типичных для койсанской семьи языков "щелкающих" звуков] Пример Австралии, который мы здесь опускаем, изучается по разнообразным письменным источникам XIX и XX веков. Данные о бушменах -- или Сан, как сами они себя называют -- были собраны в поле антропологом Ричардом Боршеем Ли, в начале 1960х годов. Впоследствии Ли опубликовал объемную монографию, в которой статистика, использованная Салинсом, дополнена, отчасти пересчитана и более подробно объяснена. В окончательном виде, данные с новой силой поддерживают тезис об изобилии -- включая один или два сюрприза.

"Зачем нам сажать," -- спрашивает собеседник Ли по имени /Щаше, -- "когда кругом столько монгонго?" И в самом деле, зачем? Сначала, Ли изучил в мире Сан аналоги того, что в индустриальном обществе обычно классифицируется как "работа" -- у нас, наемный труд, у них, охота и собирательство. Это именно то сопоставление, которое использовал Салинс. При нашем стандартном восьмичасовом рабочем дне, взрослый Сан работает в день от 2.2 до 2.4 часов -- заметно меньше условной цифры в четыре часа, которую приводит Салинс. И не то, чтобы даже с таким смехотворным рабочим днем, Сан работали семь или хотя бы пять дней в неделю, ведь они "проводят в поисках пропитания меньше, чем каждый второй день, и имеют больше свободного времени, чем люди во многих сельскохозяйственных или промышленных обществах". Вместо во многих, правильнее было бы написать во всех. Большую часть времени, человек из !Кунг Сан навещает друзей и родственников в других лагерях или принимает гостей в своем собственном.

Продолжая исследования, Ли расширил свое определение работы, включив в него "всю деятельность, нужную для непосредственно приобретения воды, пищи и других материалов из окружающей среды" -- добавив тем самым к поискам пропитания производство инструментов, их ремонт и работу по дому (в основном, приготовление пищи). Вся эта деятельность увеличила дневную нагрузку взрослого Сан меньше, чем аналогичная деятельность увеличивает нашу нагрузку -- здесь мы отстаем еще больше. В пересчете на день, изготовление инструментов и поддержание их в рабочем состоянии занимает у мужчины-Сан 64 минуты, а у женщины -- 45 минут. "Работа по дому" для Сан это в основном чистка орехов, плюс готовка -- взрослые обоих полов обычно сами чистят свои орехи монгонго, и это единственный вид деятельности, который у женщин отнимает больше времени, чем у мужчин: 2.2 часа в день для мужчин, 3.2 часа в день для женщин. При этом нет никакого неучтенного детского труда, который исказил бы цифры. До примерно пятнадцати лет дети Сан не делают практически никакой работы, а девочки и дальше почти не заняты работой вплоть до замужества -- до которого остается еще несколько лет. Нашим подросткам в наших Макдональдсах приходится хуже -- и не следует забывать, что именно женщины и дети были рабочей силой для зверского введения индустриализации в Англии и в Америке.

Часто говорят, что в большинстве обществ женщины работают больше мужчин, и в общем, это скорее всего так и есть. Кроме того, -- и эти явления, возможно, связаны -- во всех известных обществах женщинам достается меньше политической власти; на самом деле, обычно никакой политической власти вообще. Поэтому осмысленный, стратегический феминизм должен приводить не к фантазиям о матриархальном перевороте, а к анархизму -- и не к воплям о равной оплате за равный труд, а к отмене труда. Единственный математически надежный способ уравнять между полами работу и власть -- это избавиться и от того, и от другого. Однако в обществе Сан мужчины работают больше, чем женщины. Мужчины посвящают поискам пропитания на треть больше времени, чем женщины, хотя и отвечают только за 40% потребляемых в результате калорий.

Когда произведен полный подсчет по расширенному определению Ли, средняя рабочая неделя для мужчин получается равной 44.5 часов, а для женщин -- 40.1 часов.

Исходные цифры Ли, которые использовал Салинс, были достаточно удивительны -- но позднейшие данные еще усиливают их, позволяя сравнить не только работу по поискам пропитания, но и работу по дому. У нашего трудового мира есть грязная тайна -- работа по найму обеспечивается незаменимой, но неоплачиваемой "теневой работой". Тяжелый труд домохозяек -- уборка, готовка, покупки, уход за детьми -- вся эта безвозмедная тягомотина в буквальном смысле слова не учитывается статистикой занятости. И у нас, и у Сан эта работа в основном женская, у нас -- в гораздо большей степени, чем у них. Много ли мужей хотя бы два часа в день занимаются домашней работой? Много ли жен проводят за ней, как Сан, менее трех часов? И тем более, в обществе Сан не встретить такого печального зрелища, как женщины, работающие по найму в дополнение к традиционной домашней работе -- причем за зарплату, до сих пор демонстрирующую половую дискриминацию.

Поздние данные Ли и в других областях подтверждают теорию изобилия -- например, дневная норма потребляемых калорий, ранее недооцененная, теперь поднята на более чем адекватный уровень. Излишки превращаются в подкожный жир, страхующий от случайных перебоев с пищей, отдаются собакам, или поглощаются, чтобы дать людям силы для целебных гипнотических плясок, которые происходят от одного до четырех раз в месяц и продолжаются всю ночь. И несмотря на потрясающее разнообразие в их диете животных и растительных видов пищи, многое из того, что другие находят съедобным, Сан не едят. Работа приносит так много потребительских товаров, что они, как общество, могут позволить себе, и действительно позволяют, выбор. Описывать такие общества как "экономику выживания" не только фразеологически глупо -- какая экономика не занята выживанием? -- более того, как замечает Пьер Кластр, это значит вносить оценочное суждение в якобы бесстрастную констатацию факта. Неявно предполагается, что эти обшцества не смогли стать ничем иным -- как будто и подумать нельзя, что кто-то сам предпочтет расслабленную жизнь, свободную от начальства, священников, принцев и нищих. Но у Сан есть выбор. В 60е и 70е, когда политическая ситуация в Ботсване и соседней Намибии становилась все хуже и хуже, многие Сан отказались от собирательства и пошли работать на скотоводов-банту или на южноафриканских фермеров. Всю дорогу Сан могли работать по найму -- но не хотели.

Как отмечал Иван Иллич, "экономисты понимают в работе примерно столько же, сколько алхимики -- в золоте". Предполагая как двойственые неизбежности бесконечность потребностей и конечность (ограниченность) ресурсов, они воздвигают унылую науку на аксиомах, которые любой человек в здравом рассудке сходу отвергнет. Своим образом жизни охотники-собиратели демонстрируют лживость хоббсовского обмана. Ресурсов довольно; Сан потребляют их со смаком; но, будучи разумными гедонистами, а не свихнувшимися аскетами, они находят удовлетворение в сытости: если у всех все есть, значит, работать больше не нужно. Пример собирателей настолько скандален для экономистов и попавших от них в наркотическую зависимость, что вызывает настоящие пароксизмы проповеднического лицемерия, особенно у либерального экономиста Мюррея Ротбарда и у Давида Рамсея Стила, автора ругательной рецензии на мою книгу, провозглашавшую отмену работы. Журнал Свобода (как он себя называет) из моего ответа Стилу выкинул 90%. Позвольте мне в отместку процитировать его, только цитируя меня:

"Стил с юмором, возникшим против воли автора, объясняет, почему охотник-собиратели большую часть времени бездельничают: "Если у вас есть одна туша, которой хватит на неделю или на две, то искать другую -- трата времени; и что ж еще делать, кроме как рассказывать байки?" Мерзавцы слишком богаты, чтобы работать. Добрые дикари бесчеловечно лишены возможности накапливать капитал, и что же им остается -- творить, трепаться, трахаться, танцевать, пировать и петь?"

За ослиным этноцентризмом Стила прячется страх дикости и дикой природы, тоскливый страх перед Зовом Леса, страх перед свободой, как она есть.

Собиратели вроде Сан или автралийцев -- не единственные процветающие первобытные люди с обильным досугом. Садоводы, практикующие перемещающееся ("подсечное") земледелие работают куда меньше, чем мы, современные люди. На Филипиннах, занятые ортикультурой Хануноо в год тратят от 500 до 1000 часов на то, чтобы пропитать одного взрослого. Если взять верхнюю оценку, в день выходит меньше, чем 2 часа 45 минут. Для большинства индейцев на востоке Северной Америки, основным занятием в момент появления европейцев было огородничество, дополненное охотой и собрательством. Столкновение культур рассматривали с миллиона разных позиций -- но как столкновение систем организации работы оно получило куда меньше внимания, чем следовало бы.

Индейцы вовсе не жили день ото дня -- напротив, они производили излишки: иначе первые поселенцы в Плимуте и Джеймстауне умерли бы с голода. Впечатление, которое индейцы производили на ранних английских наблюдателей вроде капитана Джона Смита, было вовсе не истощенных людей, постоянно рыщущих, чтобы выжить -- скорее, их жизнь казалась раем изобилия, почти не требующего работы. Он полагал, что поселенцы смогут жить с трехдневной рабочей неделей, включая рыбную ловлю как "приятный спорт". В 1643 году, судьи колонии Массачусетс Бэй приняли в подчинение двух сахемов из Род-Айленда. "Чтобы разъяснить им, на каких условиях мы считаем возможным их принять," -- как выразился губернатор Джон Винтроп, -- индейцам сказали "в Господен День, в пределах собственно городов, не делать никакой работы, кроме необходимой." Не беспокойтесь, ответили сахемы, "Для нас отдыхать в этот день -- вовсе не сложно: нам в любой день делать почти нечего, так что в этот день мы ничего делать не будем."

По словам одного из колонистов из Роанока, чтобы вырастить зерно, потребляемое одним вирджинским индейцем за год, требовалось 24 часа работы. (Разумеется, индейцы ели не только зерно; индейцы Новой Англии пользовались обильной, разнообразной "диетой для превосходного здоровья", более питательной и менее монотонной, чем то, что стало стандартом, скажем, в глухих углах американского Юга -- или, позднее, в промышленных городских районах.)

"Чем бы еще ни была ранняя Америка," -- пишет современный ученый, -- "она прежде всего была миром работы." Америка индейцев была чем угодно, только не этим, и роанокский колонист -- не единственный, кто это заметил. Неудивительно, что и он, и другие, судя по всему, превратились в туземцев, покинув свое самое первое из английских поселений и оставив лишь надпись, вырезанную на дереве: "ушли к Кроатану". Это были первые дезертиры, оставившие цивилизованный труд ради варварского безделья -- но не последние. В течение всего колониального периода, сотни евро-американцев, занятых сельским хозяйством, уходили к индейцем либо, будучи захвачены в плен, отказывались вернуться после наступления мира. Дети и женщины просто неумеренно часто принимали индейский образ жизни, с легкостью отбрасывая свои подчиненные роли в обществе белых; но и взрослые мужчины также искали и находили новую жизнь среди язычников. Без сомнения, важнейшим мотивом сделанного выбора была работа. В Джеймстауне, Джон Смит установил режим трудовой дисциплины, по суровости приближавшийся к условиям в концентрационном лагере. В 1613 году некоторые из англичан были "назначены к повешению, Некоторые к сожжению, Некоторые к колесованию, другие к посажению на кол, а другие к разстрелянию". За какие проступки? Историк повествует, что все они "убежали жить к индейцам, но были снова захвачены в плен."

Антропология работы не показывает никакого уменьшения в количестве или улучшения в качестве работы по мере перехода к более сложным обществам. Тенденция скорее обратная. Для мужчин-индейцев в Вирджинии, как и для мужчин Сан, охота была скорее "спорт", чем труд, но их жены, судя по всему, работали больше, чем женщины Сан -- хотя и меньше, чем их белые современницы. С другой стороны, огородники работают даже меньше, чем Сан, но некоторые виды деятельности -- такие, как прополка или расчистка новых площадей -- более трудоемки. Водораздел, однако проходит по точке возникновения цивилизации, с ее правительствами, городами и классовым разделением. Крестьяне работают больше, потому что их заставляют: потому что надо платить оброк, налоги и десятины. В дальнейшем, рабочий класс платит все это, плюс еще и прибавочную стоимость, причем она идет работодателям, заинтересованным в удлинении работы и в ее интенсификации. По словам Театра Файрсайн, "каждому -- работа потруднее, и побольше ее". Посмотрите, сколько недель в год англичанин в разные века должен был тратить на собственное пропитание: в 1495, 10; в 1564, 20; в 1684, 48; в 1726, 52. Чем дальше идет прогресс, тем хуже ситуация с работой.

То же самое было с работой в Америке. Общая тенденция восемнадцатого века -- превращение труда из сезонного в непрерывный, как для рабов, так и для свободных. Как обычно, технический прогресс ситуацию ухудшает. Например, моряки -- нечто вроде авангарда наступающей эпохи наемного труда. В течение восемнадцатого века, размеры кораблей и объем вмещаемых грузов сильно увеличились, и работа стала тяжелей и трудней. В ответ, моряки стали прибегать к коллективным действиям вплоть до забастовок, -- это они придумали само слово, баста происходит из морского жаргона, -- потом бунтов, и в конце концов, пиратства -- т.е. захвата производственных площадей. Пираты упростили иерархию управления, стали выбирать собственных капитанов, заменили зарплату на кооперативную форму собственности и совместное участие в рисках, и, поскольку команда пиратского судна была раз в пять больше, чем у торговца, радикально уменьшили рабочий день. Главный мотив -- нежелание работать. Для одного из пиратов, "любовь к Питию и Привольной Жизни" были "Побуждения Сильнее, чем Золото". Адмирал, взявший некоторое количество подозреваемых в пиратстве на службу на своем военном корабле, собирался исправить их, "научить их... работе", от которой они "бежали, став Разбойниками". Губернатор Багамских островов говорил: "что до работы, они ее смертельно ненавидят", а один из жителей подтверждал: "работа им не по нраву".

Разумеется, следующий поворот колеса, индустриализация, принес работы больше, и более монотонной, чем все, что до того рабочие испытывали как класс. В индустриальной армии добровольцев не было. Первоначально, фабричные работники в Америке даже не были, в большинстве случаев, формально свободными: работали женщины и дети, которых послали на фабрику законные властители, мужья и отцы. Фабрики Севера, как и плантации Юга, стояли на, так сказать, труде слуг. Гораздо позже, продолжительность труда на время упала, поскольку профсоюзные организации и разнообразные реформаторы включили сокращение рабочего дня в свою программу. Тот восьмичасовой рабочий день, которым мы теперь по официальной версии пользуемся -- это то, за что анархисты Хеймаркета отдали свои жизни в 1886 году. Однако Новый Курс утвердил как закон сорокачасовую рабочую неделю и тем самым похоронил неделю тридцатичасовую, предлагавшуюся тогдашним сенатором Хьюго Блэком (позднее, членом Верховного Суда); после этого профсоюзы выкинули сокращение рабочего дня из списка приоритетов. В последние годы, рабочие выкинули из своего списка приоритетов профсоюзы. Что посеешь, то и пожнешь.

Несмотря на весь прогресс в технологиях, за последние пол-века не только не уменьшился рабочий день -- увеличилось количество лет, отведенное в нашей жизни на работу. Дело в том, что все больше людей доживают до пенсионного возраста, что значит, что Система получает от нас больше рабочих лет: средний американец мужского пола работает сейчас на восемь лет больше, чем в 1900 году. В восемнадцатом столетии рабочий, который дожил до этого, заканчивал свои дни в богадельне; в двадцатом тот, кто дожил, оказывается в доме для престарелых -- одинокий, терзаемый медицинской техникой. Прогресс, да.

Самое плохое я приберег напоследок: женский труд. В наши дни, работающие женщины (а сейчас большинство женщин работает по найму, вне дома) находятся в худших условиях, чем когда бы то ни было. Они по-прежнему, как и в доиндустриальные времена, делают всю домашнюю работу, и плюс к тому, работают за зарплату. Массовое за последние двадцать лет вступление женщин в ряды занятых (работали они всегда, но неоплачиваемый труд, как это ни безумно, за работу не считается) сильно увеличило для них общее рабочее время, а тем самым, увеличило среднее рабочее время вообще (никто же не думает, что мужчины стали работать меньше). Даже если полностью устранить половую дискриминацию -- что кажется перспективой весьма отдаленной -- уравненные в правах работницы все равно будут нести непропорционально большое бремя "теневой работы", в терминологии Иллича, т.е. "неоплачиваемого труда потребителя, который добавляет к стоимости товара столько, сколько нужно, чтобы сделать товар полезным для потребляющей единицы". Законы о гражданских правах не проникают, и не могут проникнуть, внутрь семьи. Если в истории работы и есть какая-то эволюционная логика, то это логика, в которой на женщин возлагают все более тяжелое трудовое бремя. Феминизм, который не возражает безусловно против работы как таковой -- это не феминизм, а обман.

Мир цивилизации, мир истории -- это прежде всего мир работы, объективно и субьективно. Вердикт присяжных о том, что субъективно значит работа для работающих, уже вынесен: она болезненна и ее ненавидят. Объективно, она становится все хуже -- учитывая все, что теоретически могло бы ее улучшить. С конца девятнадцатого века, большая часть работы "де-клавифицирована", стандартизована, отуплена, разбита на куски, лишена естественных связей, проходит под полицейским контролем и надежна защищена от экспроприации пиратского типа. Чтобы захватить и удержать хотя бы одно рабочее место, рабочим придется захватить их все.

Даже тяжелый труд можно сделать легче, и легче переносимым, чем труд на начальство, которым большинство из нас занято. Например, кпелле в Либерии выращивают рис, и это труд -- тяжелейший труд, как его не определяй. Но эти "крестьяне эпохи неолита" организуют свой труд способом, о котором организаторы нашего труда не могут и не хотят даже и думать. Любая работа, которую делают кпелле, по определению сопровождается Ли-не, "радостью" -- или не делается вообще. Работают группами, в сопровождении музыкантов, задающих ритм для мачете и для мотыг. То и дело женщина отбрасывает мотыгу и принимается танцевать, развлекая напарников и расслабляя затекшие от монотонной работы мускулы. После рабочего дня, все танцуют и пьют пальмовое вино. Хотя это и не изначальное общество изобилия Салинса, но -- в том, что касается работы -- это все равно лучше нашего якобы общества изобилия. Антропологи добавляют, что правительство пыталось убедить кпелле перейти от культуры сухого риса к более производительной культуре мокрого риса (с ирригированными рисовыми полями). Они отказываются, но не из врожденного консерватизма -- совет тех же специалистов выращивать на продажу какао был принят. Дело в том, что "культивация риса на заливаемых водой полях потребует просто механического труда, без жизненно важной добавки песен, танцев и сплетен" -- тех игровых элементов, которые из современной работы практически выхолощены.

С концом 80х и началом 90х, рабочий день в Америке, где миллионы не имеют работы, стал длиннее. Современная семья с двумя работающими имеет уровень жизни худший, чем семья 50х, где работал только один. Домашней работы от технологий двадцатого века меньше почти не стало. Исследования времени дают цифру в 56 часов в неделю домашней работы на 1912 год, 60 в 1918, 61 на фермах в 1921м году. В 1931 году, домохозяйки с высшим образованием в больших городах работали 48 часов в неделю, а к 1965 году средняя цифра для всех домохозяек была 54 часа, причем те, кто имел высшее образование, работали на 19 минут в день больше тех, кто имел только начальное. В 1977 году, неработающие вне дома домохозяйки тратили 50 часов в неделю, а работающие -- 35, не считая работы за зарплату; это дает общую цифру в 75 часов, к которой "не приближаются даже потогонные мастерские".

Первобытная производственная жизнь не была ни торопливой, ни грубой -- и вовсе не обязательно была короткой. Заметная часть мужчин и женщин Сан доживает до 60ти лет; демографическая структура у них ближе к Соединенным Штатам, чем к типичной стране третьего мира. Для нас главная причина смерти -- сердечно-сосудистые заболевания, причем важнейший фактор риска для них, стресс, впрямую связан с условиями на работе. Обычные для нас источники стресса среди Сан практически неизвестны. (Рак, вторая по значимости причина смерти -- разумеется, прямое следствие индустриализации.)

"Условия работы" охотника-собирателя бывают опасны; но даже и здесь работа в цивилизованном обществе не демонстрирует явного превосходства -- особенно если вспомнить, что во многих из 2.5 миллионов смертей в автокатастрофах, зарегистрированных в Америке на настоящий момент, так или иначе участвовали один или несколько работающих по найму (полицейские, таксисты, дальнобойщики и т.д.) или занятых теневой работой, вроде покупок.

Салинс уже отметил превосходное "качество рабочей жизни" среди первобытных производителей -- заимствуя расхожий термин у якобы гуманистов, специализирующихся по "перестройке и обогащению труда". Вдобавок к более короткому рабочему дню, гибкому графику и более надежной "сети социальной безопасности", которую гарантирует общий дележ добычи, работа собирателей приносит больше удовлетворения, чем большинство современных профессий. Мы просыпаемся по будильнику -- они спят сколько хотят, ночью и днем. Мы привязаны к нашим зданиям в загрязненных городах -- они постоянно перемещаются и дышат свежим воздухом открытой природы. У нас есть начальники -- у них, товарищи. Наша работа обычно требует одного, в лучшем случае наскольких гиперспециализированных навыков -- они заняты всеобъемлюще разнообразной деятельностью, в которой нужны и мозги, и руки, совсем как то, к чему в прошлом призывали авторы великих утопий. Наши "поездки на работу" -- убитое время, за которое к тому же не платят; они, уже выходя со стоянки, неизбежно "читают" ландшафт разными потенциально продуктивными способами. Наши дети подчинены законам об обязательном посещении школы -- их отпрыски, безнадзорные, просто играют во взрослые дела до тех пор, пока, почти незаметно, не начинают всеръез в них участвовать. Они -- создатели и хозяева простых, но эффективных инструментов. Мы работаем на наши машины, и вскоре это больше не будет метафорой. Как говорит эксперт Национального Управления Аэронавтики и Космонавтики: "В целом, роботы будут работать на людей, но возможны исключительные случаи, когда некоторые роботы будут выше по иерархкическому положению, чем некоторые из людей". Вот он, последний писк моды в законах о равных правах.